Благодарная улыбка

Зачем ты позвал меня в гости? Чтобы я, преодолев такой долгий путь, сидел на твоей полутемной кухне и слушал твое сопящее молчание, разглядывал, напрягая зрение, пустоту в твоих глазах. Единственным плюсом может быть прекрасный коньяк, который ты разлил по бокалам и так гостеприимно предложил мне. Но такой прекрасный напиток я мог бы выпить и в более интересном обществе. А молчать и рассматривать опустошение в собственных глазах лучше всего одному.

Я понимаю, ты устал, загнал себя в угол собственных размышлений. Недавно я предложил тебе пуститься в далекое путешествие. На это, если  ты помнишь, ты ответил, что тебе так близок этот город. Что ты сросся с ним, породнился, возможно, даже полюбил. Смешно. Не так ли? Как можно любить такое чудовище. Твой город  давным-давно захлебнулся  в собственном зловонном дыхании. Он разгоняет сутки до вселенских высот, меняя законы физики, с маниакальным рвением рождает слепых кумиров, наделив их сроком жизни не более чем у мотылька. Твой родной город похож на больного ожирением, который не хочет менять свой образ жизни, лечить болезнь. Он просто покупает корсет или широкий ремень, да, скорее ремень и затягивает прожорливый живот посильнее. Стягивает его, наделав в ремне дополнительных отверстий. Стягивает вместе со всем содержимым. Увидев, что заплывшая часть не исчезла, а просто вывалилась в разные стороны, огромными и неравномерными пузырями, покупает себе новый ремень. И так до бесконечности. Сколько их сейчас у него? Четыре? Четыре утягивающих себя самообманом кольца. А дальше будет только хуже.

Обреченно киваешь, молчишь, подливаешь еще. Подливай, коньяк у тебя божественный.

Я предложил тебе больше читать. О, да! Ты справился с заданием. Я не ожидал такой прыти. В твоем доме некуда больше ступить, обязательно наткнешься на стопки книг.

Мудрость веков наслаивается многотонной громадой, являя тебя миру огромным краеугольным эталоном веса, с абсолютно ровными краями и формами, предъявляя всю ненависть, созданиям природы, смеясь над их неправильными очертаниями. Груз становится невыносим, тома книг укладываются на тебя ровными стопками, не умещаясь, начинают заваливаться и играть в чехарду. Падают, издавая  прерывистый нафталиновый смех. Специальные средства, для подавления этого смеха, давно перестали помогать. Да и не находится ни одной моли способной поглотить такое количество нафталина.

Коньяк сжимает мудростью, тяжесть правильности вдавливает в бронзовый постамент. Попробуй сделать движение в сторону и чувство скованности начнет брать в плен  все сильнее и сильнее. Ну, вот ты и голову приподнял, перестал тупо кивать. Хороший симптом. Может, начнешь говорить? Нет? Ну, ладно. Я продолжу, смакуя этот нектар, которым ты так щедро  угощаешь меня. Но, что мы будем делать, когда он иссякнет?

Когда тебе кажется, что читать ты уже не в силах, начинай писать. Пиши, ты же так много хочешь рассказать. У тебя так много накопилось внутри. Не терзайся – выплесни. Заговори хотя бы таким способом. Я знаю,  у тебя получится. Не откладывая, лучше прямо сейчас и здесь.

Здесь, возможно именно здесь, то самое место, которое слишком ярко вторит твоему воспоминанию и поддакивает уверенностью. Писать, писать обрывочно, но писать. Очень важно успеть. Физическая часть тебя начнет сопротивляться и устанавливая свои законы. Обрывая письмо, войдя в заговор с затекшей рукой, ставя капканы пальцам, ослепляя зрения, идя на любые уловки чтобы не позволить тебе писать. Можно и самому пойти на хитрость, купи диктофон.  Говорить легче, чем писать. Говори, отпусти заслонку, закрывающую рождение мысли. Говори, не останавливаясь, даже когда будет казаться, что ты несешь полный и бессвязный бред. Говори до тех пор, пока диктофон не разорвет на миллион песчинок от скорости потока твоей речи. Последним ударом, который убьет его, будет даже не  скорость твоего изложения, а сила, необъятная сила  полноты твоей мысли,  фантастическая волна исходящего потока.

 Подметая крупинки аппарата, размяв затекшие руки и выбросив ручку, ты медленно начнешь переставлять ноги, вышивая шаг за шагом, скатерть творения. Твой поток, поползет в направлении известном только ему. Не бойся!  Чувство уверенность станет настолько явной, что сопротивление будет бесполезно, упорство наказуемо. Медленность перемещения начинает приобретать определенный ритм, подражая начинающему дождю. Усиление стихии, усилит отзвук стука каблуков об пустую мостовую улиц.

Ого! Подействовало. Вот ты уже вскочил, уронив мне под ноги стул. Натягиваешь пальто, невидящими глазами шаришь по углам квартиры. Что? Что ты там шепчешь? Да, я закрою дверь. Нет, я не дождусь твоего возвращения.

Ты просишь оставить хоть что-то на память обо мне. На, возьми вот этот апельсин и положи в карман пальто. Зачем? Узнаешь потом, а теперь беги…

Беги за своим потоком, может он к чему-нибудь тебя и приведет. Я возьму твой не допитый бокал и вылью его на землю, во дворе. Отдавая, по древней традиции, часть нектара богам. Может быть, во дворе твоего уродливого города, между двумя парками и один единственным домом для жизни, вырастет виноград. Беги, а я немного посмотрю за тобой, скорее всего подозревая, что будет дальше.  

Не останавливайся, скинув все, беги. Оставив со мной все прошлое. Ты как рывок стрелы, мечтающей вернуться обратно к опустошенной тетиве, совершая кругосветное путешествие. Беги, ускоряйся, стремись, обгоняй, натыкайся плечом на пустоту городу, на абсолютно иссохшие  и темные места февральского вечера, где остались тени ушедших людей. Сбив дыхание, остановись на несколько секунд, перегнувшись пополам, переводи дыхание и, сжимая кричавшую селезенку, внимательно изучи крупинки асфальта. Иди, не долго, но иди. А теперь, теперь, ускоряясь, все быстрее и быстрее, беги.

Я тебе уже не нужен, ты во власти самого себя, тобой движет поток…

Он дойдет до кафе, улица станет протекать ливневыми порывами, к усталому сердцу города. Усевшись напротив окна, он станет целеустремленно вглядываться в стекло заведения. Там люди, им тепло и уютно. Они вдыхают аромат кофе и, выхватывая  его  на лету, будут смешивать с алкоголем, частицами табаки и собственной жизнью. И лишь единственный человек, вступив в меланхолическую игру с самим собой, начнет, водит пальцем по стеклу, вырисовывая мечту о другой жизни, стирая сероватый налет тепла. И так невыносимо противно, рисовать рожицу в усталом заведении, в надежде увидеть мир с другой стороны стекла.

С другой стороны, под проливным потоком неба сидит он. Водит пальцем по потокам текущих струй дождя, разбивая потоки воды, играя в новую игру, группируя их и заставляя повиноваться требованиям своего пальца. Гениальность его художника творит новый мир, используя лучший из холстов во всей вселенной – стекло по которому струиться вода.  Создаваемое,  смывается через несколько секунд, и творить можно заново, без остановок и передышек, презрев время и все его физические и химические законы, выдуманные с той стороны стекла. Сливаясь с потоком  наполненной улицы, он один, он творец и он творенье. Глаза изнутри не выдерживают вспышки увиденного и, дернув всем телом, пытаются отсоединиться от своего хозяина, примкнуть к доселе неизвестному миру и ее творцу.

На пустынной, промозглой улице будут сидеть двое. Это единственный момент, время раннего утра, когда город успевает сделать единственный здоровый глоток воздуха перед суточным кашляньем больного.

 Крепко сковав объятия, они будут образовывать единый комочек мироздания.  Оторвавшись от многочасового поцелуя, она прошепчет: "Очень хочется есть".

 Он достает из кармана пальто апельсин, быстрыми движениями очистит его, складывая корки в карман.  Протянув ей фрукт, подарит благодарную улыбку пустоте.    

А иссохшие корки апельсина лучшее средство в борьбе с нафталином и назойливыми насекомыми мудрости этого мира.